Из книги «Звезды петербургской сцены»
(автор-составитель Е. Алексеева; М; АСТ-Пресс книга, 2003 года), Игорь Евсеев. Сергей Курышев. (Выдержки из статьи)

Сергей Курышев закончил факультет журналистики Петербургского государственного университета. Даже успел немного поработать по специальности в какой-то дыре. В университете же и к театру пристрастился, втянулся. Читал чеховские отрывки, этюды готовил в музыкально-драматической студии. Однажды, на исходе учения, его педагог артист БДТ Евгений Николаевич Соляков спросил» «Сережа, ты как дальше без театра собираешься жить?» – «Никак», - ответил Курышев и поступил на курс Льва Додина в Институт театра, музыки и кинематографии (который ныне называется Академия театрального искусства). Семнадцать лет назад.
Дебютировал, как и его однокашники, на сцене МДТ в выпускном спектакле «Старик» по Трифонову.
Но настоящий успех пришел, когда Курышев сыграл героя Достоевского – Кириллова. После премьеры «Бесов» по городу поползли слухи, что у Додина появился необычный парень. Угловатый, похожий на Маяковского. Большого роста, под два метра. «Интересный и способный». В те годы, в начале девяностых, никто, кроме новобранцев и зэков, не стригся наголо и бритая большая голова (на самом деле обритая потому, что да «Бесов» вышел спектакль «Гаудеамус» по калединскому «Стройбату», где все, игравшие солдат, были бриты наголо), хорошо вылепленная, огромные руки со вздувшимися венами – обращали внимание. Он и разговаривал в «Бесах» все больше руками. Словно глухонемой, освобождающийся от недуга. Тискал в руках теннисный мячик, когда хотел сосредоточиться в слове. Но слова – часто – выходили из него тяжело, как мычание. И не всегда точно выражали владевшую Кирилловым мысль, и очень стеснялся и мучился, когда вместо важных для всех «мессиджей» – посланий – выходила какая-нибудь неловкость.
Природа русского хаоса
Десять лет назад брат и сестра Лебядкины, воплощавшие природу русского хаоса, были главными героями премьеры. Марья Тимофеевна Татьяны Шестаковой, несчастная хромоножка, что-то горячо бормотала, сбиваясь на легкие слезы – о ребеночке, которого будто бы родила, но утопила в пруду. И непонятно было, случилось ли это на самом деле или ей лишь приснилось. «Россия – игра природы, но не ума» – смачно поддакивал ей капитан Лебядкин, совершенно гениальный в исполнении Игоря Иванова – настоящий русский военный, пьянчужка, поэт и, кажется, вор, вдохновенно сочинявший стишки про таракана и постепенно в течение трех спектаклей – от полудня до десяти вечера уподоблявшийся ему, превращавшийся в большое исстрадавшееся насекомое.
В первых «Бесах» все было как в романе – были бесы и беснующиеся, «наши» и «не наши», революционеры и просто бандиты, были Чайльд- Гарольды и Фаусты. Все темы и образы романа сходились, собираясь в узлы, и расходились, воссоздавая в строгой сценографии Эдуарда Кочергина сумеречное пространство разомкнутого сознания.
Спектакль был ровный. Петруша Верховенский Сергея Бехтерева и Ставрогин Петра Семака задавали две оси креста, который был вбит, как осиновый кол, в основание русского мира. «Бога нет – значит, все дозволено». Хочешь – завтра Лизу приведу, хочешь – Иваном-царевичем сделаю, хочешь – судорогу по всей России-матушке пущу. И в этом желании, а главное, в умении запустить судорогу, да такую, что весь мир покатится с основ и застонет стоном земля, - открывается сегодня, спустя десять лет, удивительная, похожая на усмешку, догадка авторов: «Да что ж это я за Колумб такой, - удивляется Мефисто соломенными волосами, - без Америки?» Веселые Бесы шигалевщины, десяток лет назад воспринимавшиеся как типичное творение национального духа, сегодня шагнули в мир, на просторы вселенной. А чуть постаревшие за десять лет «мальчики Достоевского» по-прежнему вовлечены в тяжелую канитель бесконечного познания. Им снова и снова, из вечера вечер предлагают «карту звездного неба», и они переправляют ее. И вровь стремится из-под их стремительных перьев.
(...) «Трудно, - выдохнул Сергей Курышев после того, как сыграл в «Чевенгуре». – У нас ведь нет физически легких спектаклей. «Бесы» изматывают в высшей степени, «Гаудеамус» – постоянное физическое действие, в «Чевенгуре» у меня роль поменьше, но тоже тяжкая»,
Два года репетиций. По четыреста страниц текста для каждого артиста. Забавные образы Дна. Доведенные до абсурда идеи «Бесов». Листы Вечной книги, черпающие все новые свои человеческие безумия. Девять мучеников, бредущих по девяти кругам ада, и постепенно, от спектакля к спектаклю, становящаяся все более отчетливой курышевская тема: «Слушай большую идею: стояли в середине земли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: «Будешь сегодня со мной в раю». Кончился день. Оба померли и не нашли ни рая, ни воскресения. А если так, если законы природы не пожалели даже чудо свое, то, стало быть, вся планета есть ложь и диаволов водевиль».
ИГРА
«Диаволов водевиль» с элементами мелодрамы разыгрывается с участием Сергея Курышева в конце XX века где-то в Ирландии, в маленьком городишке Бэллиберг. На сцене Малого драматического театра – Театра Европы заброшенный пляж с напоминающим коконы плетеными шезлонгами. Безработный муж, не стесняясь, плачет. Опустившийся доктор, не стесняясь, пьет. Все получилось: слепая леди Молли Суини Татьяны Шестаковой «хотела обожраться этими удивительными пейзажами мира зрячих, этими цветами, которые знает лишь по запаху», - обожраться и вернуться, пресытившись, обратно. Хотела экскурсии – получила этап. Новизна и необычность пьесы Браейна Фрила в том, что актеры ни разу не обращаются друг к другу: Молли к доктору, доктор к мужу. Только быстрее начинают вращаться шезлонги – такая бормашина с тремя сверлами, которыми лев Додин вонзается произвольно – куда попадет. Попадает, понятно, в зрителей, и довольно жестоко. Человека, на месте которого может оказаться любой из сидящих в зале, вытряхнули из привычного мира и заставили жить в чужом, который кажется нормальным только таким неудачникам, как доктор Петра Семака и Моллин муж Сергея Курышева. Человек сорок лет был вполне самодостаточен – уверенно отличал свет от тьмы, у него была работа, семья, маленькие экстремальные увлечения вроде прыжков со скалы, но пришли два других и «от нечего делать погубили его». Они не знали что из-за дисфункции коры головного мозга Молли не сможет совместить зрительные и осязательные энграммы. Вместо картин, которые она радостно готовилась увидеть, прозрев, вместо изысканных линий прекрасных соцветий увидела опухшую рожу мужа и банан, который все почему-то называли огурцом. Никто и никого не насиловал – операция пустяковая. Но удалили не катаракту, а запрет на вмешательство в частную жизнь. Человек впервые увидел цветы, о которых так много слышал хорошего, и ужаснулся тому, что они отвратительны. Он ничего не понял, все перепутал и вернулся в кокон. Навсегда. Брайен Фрил, прибывший на премьеру, подтвердил, что все дело – в подробностях. Можно предположить, что мы знаем всю правду о чьей-то судьбе. Скажем о судьбе Молли или о судьбе артиста Сергея Курышева. Но прийти и сказать: «Вот правда!» - глупо. Удивительно, волшебное великолепие правды слишком ярко для нашего восприятия. Только театр – и, возможно, пока только такой, как Малый драматический театр, - одновременно и защищает нас от правды, и позволяет приблизиться к ней. «Как маленьким детям показывают молнию с подобающим ласковым объяснением, так и Правда приходит, чтобы воссиять не скоро, постепенно. Иначе весь мир ослепнет».
Загадка Сергея Курышева существует, и он, возможно, испытывает особое воздействие прожитых ролей. Артист в свои непольные сорок лет знает про эту жизнь все, как знал про нее «все» Платонов в свои двадцать семь или дядя Ваня в свои сорок семь. Он родился в пору застоя, по ролям прошел новую – не по ролям – новейшую историю России от начала прошлого века до конца нынешнего