«Жизни мышья беготня…»

Бассейн, купальня в реке, омывающей генеральское имение, - словом, некое пространство, заполненное водой (она зеленовато-непрозрачная и бликует от света). Ни одна самая краткая газетная информация о спектакле не обошлась без упоминания этого водоема. Кто - с удивлением, кто - с иронией: мол, режиссер чудит в очередной раз, сам себя превзошел.
И действительно - уже не только натуральные козы по сцене бродят и в любое время года переспелый арбуз ладонью разбивают на зависть зрителям (было такое, помнится, в "Разбитом кувшине"). А ведь здесь артисты то и дело в воду - прыг! - и натурально плавают. Целые сцены идут "на плаву" - шутка ли! Ох уж этот водоем - войдет он в историю Чеховианы и вообще в историю театра. И вправду, войдет - ибо Лев Додин творит Театр. Опрокидывая попутно все залежалые чеховские штампы и убеждая, что театр может быть зрелищным праздником и философским раздумьем о жизни одновременно. И не в натуральности бассейна весь смысл и смак.

Спектакль пронизан музыкой. И, кстати, у этого режиссера все артисты играют на духовых инструментах, а кое-кто - на скрипке и виолончели. Соло и в ансамбле. Очень легко, как будто это их естественный способ дышать и разговаривать. Вскинут свои черно-золоченые, и прозвучит то ли глас последнего Страшного суда, то ли торжественный зачин зрелища, а иногда трубный возглас продолжит то, на чем оборвалось слово, но что звучит в душе.

... Плывут по реке свечечки в плошках, тихо танцуют на темной воде. Что это - просто красивая барская забава, на которую и мы хоть в театре можем полюбоваться, или последние, тающие огоньки надежды?

"... Свеча горела на столе, свеча горела…» - пастернаковское моление о любви. А что освещают эти свечи?

Тепло шершавой доски, мягкость мелкого прибрежного песка, по которому хорошо пройтись босиком, блеск воды - и люди, ничем особенно не занятые, расслабленные от летней жары и в то же время ежеминутно готовые взорваться. Нерв на пределе - и блаженное плавание, как в невесомости. Странноватое сочетание - оно и определяет "воздух" спектакля.

Генеральша Войницева (Т.Шестакова) выплывает из глубины не торопясь - ей ли не привычно плыть безмятежно по реке жизни? Но вот появился на берегу Платонов, весь в светлом, даже туфли белые, и чуть вьющиеся волосы, почти льняные. И все напрягается сразу, в воздухе словно начинает скапливаться электричество, проскакивают первые грозовые разряды.

Дело в том, что Платонов - С.Курышев -другой, чем все они. Он -естественный. Во всем - в простоте речи, в свободе движений молодого гибкого тела, во взгляде серых глаз, смотрящих прямо на собеседника и все время неуловимо меняющихся выражением, словно где-то на дне их течет своя, независимая от всего окружающего, река жизни.

Платонову и хорошо, и плохо среди этих людей. Он все время в состоянии обороны - нападения. Придержал за плечи восторженную барышню Марью Ефимовну (Н.Кромина), почти грубо осадил ее порыв, можно сказать, не допустил ее к собственному телу. А сам весь напрягся, потому что из глубины вод выплывет Она, его судьба -Софья. Когда-то его юношеская идеальная любовь, а теперь - жена человечка ничтожного и напыщенного, впрочем, почитающего себя старым другом Платонова, генеральшиного пасынка Сержеля. Л.Додин очень долго репетировал этот спектакль, он начал "разминать" материал еще несколько лет назад, со своими студентами. И теперь некоторые из них играют существенные роли, по тщательности выделки их не уступая старшим.
Режиссер дарит им подробность сценического бытия. Тщедушный, но свою впалую грудь стремящийся выкатить колесом, в сером купальном костюме, не по-современному длинном и целомудренно закрытом. Сергей -О.Дмитриев тем не менее ощущает себя, видимо, чуть ли не сегодняшним олимпийским чемпионом - таков его торжественный выход на купание.
И в таком же сером ("муж и жена - одна сатана") надменная Софья - И.Тычинина, которую почему-то сразу хочется в чем-то обвинять. Платонов и обвиняет. Ее ирония и презрение к "несостоявшемуся человеку" отскакивают от него, как словесная шелуха. Зато энергия его обличения ошеломительна. На себя он давно махнул рукой, ну ладно, он - конченный человек, но она-то, она как посмела, как легко предала их юношеские идеалы. Кажется, он погляделся в зеркало, и то, что он увидел, ему не понравилось. Не былая страсть движет им в первой встрече - слепая страсть будет потом. в истомленности тел, распростертых на песке, в колыхании темных вод, беззвучно принявших обнаженную плоть.

В этом спектакле все живут страстями - большими и малыми, но чаще всего напрасными.

Неожиданно героем мгновения становится Осип, о котором у Чехова сказано - "конокрад". Но такому Осипу, что в МДТ, впору красть не лошадей, а "мерседесы", и все повадки у него, как у нынешних "крутых" парней. Вся Вер челядь генеральши - его "шестерки", а сам он - "авторитет", которого слушают беспрекословно. Его танец на столе, где только что пировали те, кто еще мнит себя господами жизни. -это танец истинного ее хозяина. Перестук каблуков - отлетела из-под ноги очередная доска стола, ловко подхваченная "шестеркой", колыхнулось пламя свечи в руках Осипа - весело и нагло пляшет тот, кому неведомы сомнения в цели и смысле жизни. Двое исполнителей этой роли по-разному оттеняют ее.
И.Николаев более откровенно - нагл и современно-фактурен. Осипу И.Черневича более ведомы темные страсти. Р-раз - перемахнул то ли вброд, то ли вплавь бассейн, р-раз -подтянулся на руках, чуть не сметя прислонившегося к балюстраде Платонова, - и уже у ног генеральши, целует пожалованную ему ручку. Все стремительно, как взмах и удар ножа. И.Черневич проделывает все это необычайно серьезно, так что мысль о его тайной страсти к генеральше читается вполне. И только когда Платонов железной хваткой останавливает наглеца за шиворот, его фигура, повисшая над водой, вдруг становится жалкой, ничтожной. Весь спектакль Додина прорезывают такие ударные, конфликтные мизансцены - схватки. А вокруг лениво течет жизнь, колеблются на воде огоньки тихо плывущих свеч, на терра- се наверху под тихую музыку кто-то танцует, там продолжает вязаться какая-то паутинная вязь отношений, чтобы, выйдя в свой час на первый план, просверкнуть молнией.

Эта вязь опутывает Платонова, он в ней задыхается. Он резок, даже груб со многими: ему обрыдли назойливость Софьи и наивные притязания девицы Грековой. Только с двумя женщинами он по-своему мягок: с женой Сашей и генеральшей. С Сашей, потому что эта толстуха ~ квочка - простая душа, большой ребенок (М.Никифорова). Узнав об измене Платонова, она рушится в воду с самой верхней террасы (вызывая невольное "ах!" в зале), ибо для нее это узнавание — обвал всего сущего, конец света.
Зато генеральше - Шестаковой дано многое понять и узнать - в Платонове и в себе. Это ради нее он торопливо и воровато затирает на песке следы тел, а потом ползет по этому же песку к ее ногам, словно кролик в пасть удава, ибо ее воля - сильнее. Как он по-хорошему просит ее: пусть этого их разговора как бы и не было, пусть все будет по-старому, по-доброму. Хищница безжалостна. Но и ей доведется вскрикнуть от душевной боли, узнать страдание женской гордости, попытаться вступиться за всеобщую женскую честь. И тут хищница окажется беззащитной. А ведь, пожалуй, она одна была вровень с Платоновым по остроте восприятия, только жила себялюбиво, не задаваясь мировыми вопросами, а его они замучили. В спектакле эти две актерские работы, как красные нити, прошивают всю ткань его.

Одна из ярких красок Додина - сарказм. Он не прощает инфантилизма. Как беспомощно трепещут пальцы Софьи, простираемые куда-то вперед, в "светлое будущее". Как ироничны тосты Платонова за всеобщую дружбу и наши добрые отношения (а до этого чуть ли не с десяток раз дело не доходило до прямой стычки). Затянули за столом разудалую песню, да и грянули дружно, а Саша плачет, как "причастный тайнам, плакал ребенок" у А.Блока. Софья талдычит про "новую жизнь" с завтрашнего дня их отъезда - бегства отсюда, а Платонов трезво и горько усмехается - от себя не убежишь. В этом графически выстроенном спектакле с его одновременно какой-то текучестью зрителю ох как важно быть внимательным, чтобы не пропустить оттенка голоса, брошенного полувзгляда - он дышит, как живая материя.
И кажется, здесь все может случиться, ибо порой он абсурден, как сама жизнь. И этот абсурд принимает вполне конкретно-житейские и одновременно символические формы: вот Саша только что насухо обтерла, отогрела "перекупавшегося" Платонова, а он прямо из-под ее руки - нырк опять в воду! Словно ищет в ней спасения.

... Отгремел выстрел фанатички. Застыло в зеленоватой воде еще минуту назад такое полное жизни полуобнаженное тело Платонова. Сбились, как стадо овец, все на верхней террасе, в молчании, в полутьме. Зазвучала музыка. И пошел дождь. Застучал по доскам купальни, запузырился по воде. Почему дождь? Может быть, потому, что равнодушная природа будет вечно сиять своей красой? И еще, может быть, потому, что у природы нет плохой погоды... Плохое - это людской удел. Когда у Платонова кто-то спрашивает, что у него болит, он отвечает: "Платонов болит". Боль разлита во всем этом молодом, здоровом теле, которое хочет жить, а душа не знает - зачем. Когда не веришь ни во что - ни в Бога, ни в черта, ни в людей, когда позади все разрушено, а впереди - ничего, то зачем и как жить? И паралич воли засасывает на дно, как речной водоворот. Другие не задумывались, довольствуясь тем, что Пушкин назвал "жизни мышья беготня". А его угораздило задуматься - безответно.

Додин сам сделал сценическую композицию безразмерной пьесы. Многое выпало. Например, ему оказался неинтересен Трилецкий, которого так блистательно сыграл в фильме Н.Михалков. Он строил свою модель.

Л.Додин поставил трагический, современный и ярко-театральный спектакль, быть может, самый сильный и гармоничный за последние годы работы театра. Спектакль - художественную исповедь.

Р.S. А что касается того, кто что выбирает из чеховской пьесы, - вот совсем свежий пример. На только что прошедшем в Санкт-Петербурге 7-м Международном театральном фестивале "Балтийский дом" польский театр изгорода Вроцлава показал спектакль "Платонов. Пропущенный акт". Там все свелось к яростной атаке четырех женщин на безвольного, никчемного и почему-то очень грязного оборванца Платонова, который то ли сам умирает, то ли кончает с собой за грудой школьных парт. Женская атака явно превысила его мужские силы. Актеры, впрочем, играли очень искренне. Можно, оказывается, и про такое...