«Чевенгур: репетиция счастья»

"Проза Платонова на язык театра не переводится" - этот вердикт вынесен специалистами давно. И никто с ним особенно не спорил. С той поры, как главные романы замечательного русского писателя стали доступны широкой читающей публике(а случилось это не так уж давно — лет десять назад были публикованы "Чевенгур", «Котлован", "Ювенильное море") не находилось желающих переносить прозу на сцену. Кинематограф тоже избегал встреч с платоновскими сочинениями; пожалуй, единственной, удачной к тому же, попыткой был фильм Александра Сокурова по мотивам «Реки Потудань». Поэтому премьеру "Чевенгура" в МДТ — Театре Европы ждали с нетерпением.
К петербургской публике спектакль шел долго сначала, как всегда, додинцы долго репетировали, потом состоялась премьера в Веймаре, в июле "Чевенгур» показали на Сицилии V. И только в сентябре его сыграли дома. Конечно, это и была самая ответственная премьера. Не только потому, что своя публика — главная. Но и оттого, что музыка платоновского слова по-настоящему внятна именно русскому слуху. Как можно без потерь перевести на немецкий или итальянский фразу: "Достоевский побледнел от сосредоточенного воображения неминуемей опасности капитализма? Или: "Он воевал точно, но поспешно на ходу и на коне, бессознательно храни свои чувства для дальнейшей надежды и движения»?
Для нас "Чевенгур" — это не сказка, не антиутопия, он продолжается по сей день. Как нескончаемая история иллюзий и разочарований. Как мечта о земном рае, оборачивающаяся насилием и кровопролитием. Написанный в конце 1920-х, роман и сегодня, увы, без труда находит точки соприкосновения с реальностью. С мечты о прекрасном начинались все главные безумства XX века. И в этом отношении проза Платонова уже претендует на мировой масштаб. Как впрочем, и спектакль Льва Долина, нашедший немало сценических метафор, выросших на почве европейской культуры.
Сюжет «Чевенгура»- авторы спектакля взяли как канву для пьесы-притчи. Многофигурное полотно отразилось в прозрачной по фабуле и композиции драматической истории. Десять героев спектакля пытаются жить беззаботно. В новый мир они приходят словно дети подземелья, с любопытством заглядывающие в окна, где тепло и светло. Но странно: новая жизнь томит и смущает их. С недоумением рассматривают они свои заскорузлые руки. привыкшие к тяжелому труду. Созерцание друг друга и Вселенной становится для них нелекой работой. Они застыли в праздных позах и философствуют — о женщинах и о звездах, о лошадях и червях, о жизни и смерти. Медленно, поскольку мозг их впервые принужден работать вместо тела, подбирают они слова. Им надо заново, как в первый день творенья, все понять и объяснить.
Первым находит идеальное воплощение формулы бытия Рыбак (Олег Дмитриев!. С нежностью вынимает он рыбу из воды, прижимается к ней щекой, целует. "Рыба между жизнью и смертью стоит, оттого она и немая, она все уже знает" Другие чевенгурцы не испытывают, однако, никакого трепета перед рыбьей мудростью: пулеметчик Пиюся хладнокровно вспарывает рыбе живот и отрезает голову. Как легко, оказывается, можно расправиться с идеалом. Рыбак тем временем уходит под воду, к мудрым рыбам, с тем чтобы "пожить а смерти и вернуться".
На самом деле между жизнью и смертью оказываются остальные чевенгурцы. Прежде чем обосноваться в земном раю, они приходят к выводу, что надо истребить всех кто кажется им лишним. Тем же самым ножиком, что взрезал рыбу, Пиюся размахивает, грозясь расправиться с "умственными эксплуататорами». Первая ночь новой эры неожиданно темна и угрюма. День первый обитатели Чевенгура ощущают как последний: им даже мерещится, что солнце наутро не взойдет.
Но солнце, как всегда, восходит и озаряет обжигающе золотым сиянием кучку людей, «живущих вровень».
Мир, который Платонов называл прекрасным и яростным, на взгляд человека конца XX столетия полон библейской первозданности. с ее наивностью и варварством, нежностью и жестокостью Не оттого ли мизансцены спектакля вызывают в памяти живопись старых мастеров, вечные сюжеты — "Пьета", «Снятие с креста», «Тайная вечеря», «Святая ночь»… Свет закатов и рассветов, камни и вода, земля и огонь — все это создает ощущение зияющей пустоты, в которой человек пытается жить, словно в раю.
Это попытка, проба, эксперимент репетиция счастья. Недаром в действие вклинивается запись репетиции "Травиаты», которую ведет Артуро Тосканини. Музыка льется словно с небес. Она — как знак другого мира, как напоминание о том, что он существует. Быть может, звуки раздаются не в ушах, а в душе мечтателей. Холодные, голодные, одетые в лохмотья, чевенгурцы вальсируют. И "своевольно тонут в любопытстве смерти", подбадриваемые репликами дирижера. Актеры МДТ безоглядно погружаются не только в воду, но и в судьбы персонажей. Как бы ни были нелепы, уродливы и неказисты их герои, артисты всегда полны сочувствия и сострадания к этим заблудшим душам. Для каждого находится лучик света, теплящийся где-то на донышке. Слепцы прозревают в те минуты, когда умирает ребенок или товарищ нуждается в защите. Тогда возникает сомнение: какой же это коммунизм, если от него дети гибнут?
Для немощного Саши Дванова мужики из последнего яйца жарят яичницу на костре, зажженном от последней в Чевенгуре спички. Над телом новой своей жертвы — Сони, от белых одежд которой исходит неземное сияние, они вспоминают о том, как были счастливы в прежней жизни. Тоскуют по матерям и любимым. Их скрюченные руки выпрямляются, разжимаются кулаки, появляется нежность во взгляде В эти мгновения чевенгурцы не столько понимают сколько чувствуют, что бездомность и одиночество так же далеки от их мечты о счастье, как заросший бурьяном город от города солнца.
Теоретик Чегурный (Сергей Бехтерев) и «усомнившийся» Копенкин (Сергей Курышев) словно продолжают спор, начатый Верховенским и Кирилловым в «Бесах». Среди героев Платонова есть и Достоевский (так назвал себя один из чевенгурцев), есть и Бог, которого никто не любит, в которого никто не верит и который «растет из одной глины души своей».
Слово Достоевского отзывается в слове Платонова, меняясь порой до неузнаваемости.
Для Малого драматического смысл именно в этих переменах. Мгновение (по Платонову, "текущий момент") остановить невозможно, но увидеть, как оно течет, как перетекают друг в друга исторические пласты и философские идеи, характеры— вещь вполне реальная.
В финале романа "Чевенгур» Саша Дванов находит свою детскую удочку, с прицепленным на крючке иссохшим скелетом маленькой рыбы. Вот и все, что осталось от былого воплощения мудрости и счастья.
Персонажи спектакля проходят тот же путь. Они сами себя поместили а тесный "аквариум", который приняли за море-океан.
В спектакле Льва Долина Чевенгур — это русская Атлантида Неведомая цивилизация, о которой продолжают грезить и даже пытаются воплотить ее в жизнь. Никто не а силах ее постичь, потому что она сама себя отсекла от внешнего мира то и дело уходит под воду, как сказочный град Китеж, оставляя на поверхности одни руины — груду камней. Но проходит минута, земля снова встает дыбом, сбрасывая с себя тлен и мусор. И вот уже сна вновь чиста и призывно светится, словно белый лист, притягивая к себе новых экспериментаторов. Репетиция продолжается, ее ведет Дртуро Тосканини, из неразборчивого гнусавого пения которого когда-нибудь родится шедевр.

Елена АЛЕКСЕЕВА